МОДА
ru
en
Недели моды завершились на неочевидной ноте, оставив после себя неизбежный вопрос: почему, несмотря на то, как много по-настоящему хороших показов было этой осенью, стритфэшн все еще на девяносто процентов состоит из марок для хайпбистов вроде Off-White, Vetements и Gucci?
Это касается не только Москвы и Петербурга: в Нью-Йорке, например, в этом году все приходили на показы одетые так, будто вышли в магазин за хлебом — и с неизменной Pouch от Bottega Veneta в руках (официально известной теперь как Самая Уродливая Сумка в Истории). Но если в Нью-Йорке просто никто не старается, а в Лондоне стараются и получается вменяемо, — то в Москве, например, видно, какие усилия все прилагают — и получается ужасно.
Нет более удручающего зрелища, чем хроника стритфэшна с Московской Недели Моды. Все поголовно в ugly shoes и безразмерных пуховиках, в пижонских солнцезащитных очках шириной с ластик — и с неимоверно сложным выражением лица: создается впечатление, что люди наряжаются не для радости, а чтобы транслировать через собственный внешний вид какой-то предельно размытый культкод.
Если Москва в этом смысле традиционно держится на логомании, где покрой не принципиален, важен бренд — то Петербург, логично следуя нордическому паттерну, придерживается царственного презрения как к лейблам, так и к внешнему виду как таковому.
В основе любого индивидуального стиля лежат свобода, фантазия и стремление к удовольствию. Корневая проблема как московского, так и петербургского стритфэшна лежит в том, что он используется для манифестации классовой принадлежности, а не для удовольствия. Просто классовая принадлежность в данном случае обозначается по-разному: в Москве для ее постулирования необходимо сообщить всему миру, какие именно бренды ты можешь себе позволить, а в Петербурге, наоборот, важно показать, насколько тебе на самом деле все равно, что именно на тебе надето. Для этой цели бабушкин свитер и старые рабочие штаны отца отлично подойдут.
Здесь возникает вторая проблема: идея аутентичности по своему определению предельно подвержена спекуляции, она гипотетически искажается уже в момент своего рождения. И если в ситуации лейбломании ее дискредитировать проще всего — вся индустрия подделок работает именно на это (и работает так успешно, что грань между реальным продуктом и его копией обнаруживается только в ходе мысленного эксперимента) — то в случае показной скромности включается более сложная модель.
Пытаясь доказать, насколько тебе безразличен твой внешний вид вообще и его брендовая ипостась в частности, можно пойти двумя путями (если сразу отвергнуть нормкор как вариант): перерыть бабушкины антресоли и раскладушки секондов и действительно выйти в свет в платье лишь на пару лет тебя моложе — или же обратиться к одному из многочисленных «винтаж-бутиков», которые перепродают те же самые секонд-хендовские вещи с наценкой от 200 до 500 процентов. Казалось бы, ничего принципиально страшного в этом нет — но подобный подход на самом деле разрушает чистоту эксперимента. В погоне за аутентикой генерируется новый, искаженный смысл. Есть принципиальная разница между тем, чтобы самостоятельно искать вещи в секонде «на развес» и тем, чтобы находить их уже специально отобранными, проглаженными и отпаренными на вешалках в центральных бутиках, педалирующих идею «индивидуальности». Притом, что речи об индивидуальном подходе здесь как раз идти по определению не может: это чужие вещи, их уже носили до тебя.
Если хочешь показать всему миру, насколько тебе все равно, глупо платить за это двойную цену. Потому что если тебе действительно все равно, ты купишь самую простую футболку и будешь носить ее с самыми простыми джинсами.
С этой точки зрения московское позерство выглядит даже более честным. Хотя, конечно, оно не имеет никакого отношения к моде как таковой: даже у Balenciaga есть красивые вещи — просто это не те, на которых название бренда двадцать раз повторено по диагонали.
Но это уже совсем другая история.
Екатерина Горина
Это касается не только Москвы и Петербурга: в Нью-Йорке, например, в этом году все приходили на показы одетые так, будто вышли в магазин за хлебом — и с неизменной Pouch от Bottega Veneta в руках (официально известной теперь как Самая Уродливая Сумка в Истории). Но если в Нью-Йорке просто никто не старается, а в Лондоне стараются и получается вменяемо, — то в Москве, например, видно, какие усилия все прилагают — и получается ужасно.
Нет более удручающего зрелища, чем хроника стритфэшна с Московской Недели Моды. Все поголовно в ugly shoes и безразмерных пуховиках, в пижонских солнцезащитных очках шириной с ластик — и с неимоверно сложным выражением лица: создается впечатление, что люди наряжаются не для радости, а чтобы транслировать через собственный внешний вид какой-то предельно размытый культкод.
Если Москва в этом смысле традиционно держится на логомании, где покрой не принципиален, важен бренд — то Петербург, логично следуя нордическому паттерну, придерживается царственного презрения как к лейблам, так и к внешнему виду как таковому.
В основе любого индивидуального стиля лежат свобода, фантазия и стремление к удовольствию. Корневая проблема как московского, так и петербургского стритфэшна лежит в том, что он используется для манифестации классовой принадлежности, а не для удовольствия. Просто классовая принадлежность в данном случае обозначается по-разному: в Москве для ее постулирования необходимо сообщить всему миру, какие именно бренды ты можешь себе позволить, а в Петербурге, наоборот, важно показать, насколько тебе на самом деле все равно, что именно на тебе надето. Для этой цели бабушкин свитер и старые рабочие штаны отца отлично подойдут.
Здесь возникает вторая проблема: идея аутентичности по своему определению предельно подвержена спекуляции, она гипотетически искажается уже в момент своего рождения. И если в ситуации лейбломании ее дискредитировать проще всего — вся индустрия подделок работает именно на это (и работает так успешно, что грань между реальным продуктом и его копией обнаруживается только в ходе мысленного эксперимента) — то в случае показной скромности включается более сложная модель.
Пытаясь доказать, насколько тебе безразличен твой внешний вид вообще и его брендовая ипостась в частности, можно пойти двумя путями (если сразу отвергнуть нормкор как вариант): перерыть бабушкины антресоли и раскладушки секондов и действительно выйти в свет в платье лишь на пару лет тебя моложе — или же обратиться к одному из многочисленных «винтаж-бутиков», которые перепродают те же самые секонд-хендовские вещи с наценкой от 200 до 500 процентов. Казалось бы, ничего принципиально страшного в этом нет — но подобный подход на самом деле разрушает чистоту эксперимента. В погоне за аутентикой генерируется новый, искаженный смысл. Есть принципиальная разница между тем, чтобы самостоятельно искать вещи в секонде «на развес» и тем, чтобы находить их уже специально отобранными, проглаженными и отпаренными на вешалках в центральных бутиках, педалирующих идею «индивидуальности». Притом, что речи об индивидуальном подходе здесь как раз идти по определению не может: это чужие вещи, их уже носили до тебя.
Если хочешь показать всему миру, насколько тебе все равно, глупо платить за это двойную цену. Потому что если тебе действительно все равно, ты купишь самую простую футболку и будешь носить ее с самыми простыми джинсами.
С этой точки зрения московское позерство выглядит даже более честным. Хотя, конечно, оно не имеет никакого отношения к моде как таковой: даже у Balenciaga есть красивые вещи — просто это не те, на которых название бренда двадцать раз повторено по диагонали.
Но это уже совсем другая история.
Екатерина Горина
Бывают такие дни, когда просыпаешься с утра и хочется надеть самую обычную футболку, самый обычный худак. Это неплохо, тут тоже есть определенный посыл. Действительно ли существуют люди, для которых «обычная» вещь — футболка с надписью Balenciaga? Я верю, что если кто-то надевает такую вещь, то это повод почувствовать себя особенным: «мне хотелось простоты, и у меня простота вот такая, богатая». Брендовая одежда — конечно, особенная одежда. Но возникает диссонанс между тем, что вы ждете от бренда, и тем, что действительно этим брендом создается.
Одна из немногочисленных подиумных тенденций, от которых я в восторге — это идея diversity. Как у Fenty x Rihanna, например. Но все это уж точно не про рафинированную парижскую моду. Короткие шорты и бриджи на низкой посадке из последней коллекции Saint Laurent не о том, что твое тело красиво любым, а о плохом фасоне, который укорачивает и толстит ноги даже моделям. Как, простите, в этой одежде будут выглядеть ноги человека, которому не пришлось последние две недели питаться одними яблоками? Париж в этом плане — как балетная школа: подразумевается строгий отбор моделей, дизайнеров, локаций для показа. Особенно строго с моделями — меня, например, не отправляли в Париж, потому что я была слишком толстая со своим обхватом бедер 90 см, чтобы хотя бы прийти на кастинг. Поэтому меня отправили в Милан. В агентстве, на которое я работала, были девочки с бедрами 92 см, их просто не пускали на кастинги. Они сидели, как звери в клетке — «тебе нельзя, чтобы на тебя хотя бы просто посмотрели». И различия между неделями моды скорее культурные: Америка в этом смысле продвинутая — в Нью-Йорке, например, вы увидите гораздо больше показов с «нестандартными» моделями. Если, скажем, на значимом показе известный дизайнер вдруг выводит на подиум модель «плюс сайз» или модель с протезом, без ноги, — это очень хороший посыл. Но тут есть другая проблема. Даже в этих немногочисленных показах я чаще всего вижу одежду, которая, если не кричит, то шепчет: «я фрик». Очень нарочито — «посмотрите, какие мы прогрессивные».
Мне нравится политика бренда Dior. Сравнивая последние показы Dior и Saint Laurent — первый гораздо интереснее. На показе Saint Laurent мы видим пять моделей, идущих друг за другом, на которых эти джинсовые бриджи и какой-нибудь черный пиджак. У одной пиджак из бархата, у другой с пайетками, у третьей — снова с пайетками, но покрупнее. И вот это ваша новая коллекция? У Dior — абсолютно надоевшие всем, и мне, конечно, тоже, платья. Но, положа руку на сердце, это платье, в котором я хотела бы выйти замуж. Dior грамотно переосмысляют силуэт 1950-х: хороший пример осовременивание образа. И они так или иначе меняют дизайн: вроде бы тот же фасон, но другие ткань, крой... Году в 2016 были полупрозрачные платья, с корсетами… То же самое — сейчас, только ткани плотнее. Юбки разного кроя, разной длины. Аксессуары.
К Versace у меня абсолютно особенное отношение. Бренд, конечно, не позиционирует себя как ugly fashion — это не ugly, они искренни в том, что считают свою одежду красивой. Как и люди, которые носят куртки с претензией на бомбер, черные с золотыми узорами... Конечно, раскритиковать можно любой показ. Впрочем, можно сказать, что дизайнер так и задумал, у него «концепция». Для меня происходящее — безвкусица, которая держится на плаву только потому, что для людей есть топ-5 брендов, и среди этих брендов есть Versace. При их упоминании у меня в голове всплывают не немногие хорошие вещи, а этот бомбер с цепями и узорами. Когда я говорю Dolce & Gabbana — и у Dolce & Gabbana, конечно, есть хорошие вещи — у меня в голове ужасная баба с короной. И сразу отпадает желание говорить что-то хорошее вообще. Потому что эту корону они делают каждый год!
Футболки с лого, самокопирование и треш — вот тенденции, которые я вижу «на подиуме». Хотели стремление к «статусной простоте» — получилось банальное упрощение. Зачем делать что-то красивое, если можно сделать футболку с лого? С фасонами дела обстоят не лучше. Конечно, «все новое — хорошо забытое старое», но некоторые дизайнеры до того уже «переосмыслились», запутались и устали, что решили, видимо, не заморачиваться вовсе. Бренды работают на клиентов и продажи, а не на искусство. И это неудивительно. Выпускать штампованную, хорошо известную, и, как следствие, продаваемую одежду — проверенный способ хорошо заработать, сохранив лицо и не особенно напрягаясь.
Маша Вальмус
Одна из немногочисленных подиумных тенденций, от которых я в восторге — это идея diversity. Как у Fenty x Rihanna, например. Но все это уж точно не про рафинированную парижскую моду. Короткие шорты и бриджи на низкой посадке из последней коллекции Saint Laurent не о том, что твое тело красиво любым, а о плохом фасоне, который укорачивает и толстит ноги даже моделям. Как, простите, в этой одежде будут выглядеть ноги человека, которому не пришлось последние две недели питаться одними яблоками? Париж в этом плане — как балетная школа: подразумевается строгий отбор моделей, дизайнеров, локаций для показа. Особенно строго с моделями — меня, например, не отправляли в Париж, потому что я была слишком толстая со своим обхватом бедер 90 см, чтобы хотя бы прийти на кастинг. Поэтому меня отправили в Милан. В агентстве, на которое я работала, были девочки с бедрами 92 см, их просто не пускали на кастинги. Они сидели, как звери в клетке — «тебе нельзя, чтобы на тебя хотя бы просто посмотрели». И различия между неделями моды скорее культурные: Америка в этом смысле продвинутая — в Нью-Йорке, например, вы увидите гораздо больше показов с «нестандартными» моделями. Если, скажем, на значимом показе известный дизайнер вдруг выводит на подиум модель «плюс сайз» или модель с протезом, без ноги, — это очень хороший посыл. Но тут есть другая проблема. Даже в этих немногочисленных показах я чаще всего вижу одежду, которая, если не кричит, то шепчет: «я фрик». Очень нарочито — «посмотрите, какие мы прогрессивные».
Мне нравится политика бренда Dior. Сравнивая последние показы Dior и Saint Laurent — первый гораздо интереснее. На показе Saint Laurent мы видим пять моделей, идущих друг за другом, на которых эти джинсовые бриджи и какой-нибудь черный пиджак. У одной пиджак из бархата, у другой с пайетками, у третьей — снова с пайетками, но покрупнее. И вот это ваша новая коллекция? У Dior — абсолютно надоевшие всем, и мне, конечно, тоже, платья. Но, положа руку на сердце, это платье, в котором я хотела бы выйти замуж. Dior грамотно переосмысляют силуэт 1950-х: хороший пример осовременивание образа. И они так или иначе меняют дизайн: вроде бы тот же фасон, но другие ткань, крой... Году в 2016 были полупрозрачные платья, с корсетами… То же самое — сейчас, только ткани плотнее. Юбки разного кроя, разной длины. Аксессуары.
К Versace у меня абсолютно особенное отношение. Бренд, конечно, не позиционирует себя как ugly fashion — это не ugly, они искренни в том, что считают свою одежду красивой. Как и люди, которые носят куртки с претензией на бомбер, черные с золотыми узорами... Конечно, раскритиковать можно любой показ. Впрочем, можно сказать, что дизайнер так и задумал, у него «концепция». Для меня происходящее — безвкусица, которая держится на плаву только потому, что для людей есть топ-5 брендов, и среди этих брендов есть Versace. При их упоминании у меня в голове всплывают не немногие хорошие вещи, а этот бомбер с цепями и узорами. Когда я говорю Dolce & Gabbana — и у Dolce & Gabbana, конечно, есть хорошие вещи — у меня в голове ужасная баба с короной. И сразу отпадает желание говорить что-то хорошее вообще. Потому что эту корону они делают каждый год!
Футболки с лого, самокопирование и треш — вот тенденции, которые я вижу «на подиуме». Хотели стремление к «статусной простоте» — получилось банальное упрощение. Зачем делать что-то красивое, если можно сделать футболку с лого? С фасонами дела обстоят не лучше. Конечно, «все новое — хорошо забытое старое», но некоторые дизайнеры до того уже «переосмыслились», запутались и устали, что решили, видимо, не заморачиваться вовсе. Бренды работают на клиентов и продажи, а не на искусство. И это неудивительно. Выпускать штампованную, хорошо известную, и, как следствие, продаваемую одежду — проверенный способ хорошо заработать, сохранив лицо и не особенно напрягаясь.
Маша Вальмус
