Французский дуэт The YD — это Йоши (бывший клавишник Stromae) и Даку (музыкальный проект Tshegue). Они работают вместе уже десять лет и в 2018-м году дебютировали с EP под названием «Earth Beat», а в 2019-м выпустили второй, «Master Peace», который вполне отвечает своему названию.
То, что они делают, лежит на стыке между французским инди-попом, приправленным R&B-шным грувом и нью-вейвом в духе Metronomy.
С последними их роднит не только нежный в своей выверенности звук, но и то, что они пишут именно песни, а не треки. При всем разнообразии чисто электронных решений и известной танцевальности, каждая вещь The YD — это законченная и глубокая история.
«Hunter» с дебютного EP, с его неожиданно деликатным органом и печальными синтами, с роскошной и безукоризненно сбалансированной аранжировкой, с его невероятным текстом выглядит ровно так, как должна выглядеть идеальная песня.
Остроумная, но обманчивая в своей легкости «Hard Life», чувственная «Heaven», почти этническая «Hoping», построенная на сложной перкуссии — все это примеры того, как можно работать со всем разнообразием звуковых средств не в ущерб мелодичности и основной идее, а наоборот, придавая им дополнительные смыслы.
В ожидании выхода полноценного альбома и не по одному разу оценив уже вышедшие EP, The Swings взяли у дуэта интервью.
То, что они делают, лежит на стыке между французским инди-попом, приправленным R&B-шным грувом и нью-вейвом в духе Metronomy.
С последними их роднит не только нежный в своей выверенности звук, но и то, что они пишут именно песни, а не треки. При всем разнообразии чисто электронных решений и известной танцевальности, каждая вещь The YD — это законченная и глубокая история.
«Hunter» с дебютного EP, с его неожиданно деликатным органом и печальными синтами, с роскошной и безукоризненно сбалансированной аранжировкой, с его невероятным текстом выглядит ровно так, как должна выглядеть идеальная песня.
Остроумная, но обманчивая в своей легкости «Hard Life», чувственная «Heaven», почти этническая «Hoping», построенная на сложной перкуссии — все это примеры того, как можно работать со всем разнообразием звуковых средств не в ущерб мелодичности и основной идее, а наоборот, придавая им дополнительные смыслы.
В ожидании выхода полноценного альбома и не по одному разу оценив уже вышедшие EP, The Swings взяли у дуэта интервью.
УРАВНЕНИЕ КАСАТЕЛЬНОЙ
Вы давно уже работаете вместе. Влияет ли ваша частная жизнь на этот процесс? Как вы распределяете обязанности в дуэте, чтобы никто не чувствовал себя обделенным?
Да, мы уже лет 10 вместе работаем. На самом деле, мы сделали студию в Париже, где записываем треки. У нас у обоих очень активная жизнь, так что работаем интуитивно: без плана, без особых правил.
В том, что касается собственно музыки, у нас очень разные скиллы. В то время как Даку специализируется по битам и ритму, Йоши больше по инструментам, вокалу и композиции. Для нас дуэт — это, в некотором смысле, слияние двух отдельных личностей в одну.
Что вы думаете о текущем положении дел в электронной музыке во Франции и о ее перспективах?
Французская электроника в последние годы настолько развилась, что действительно заработала себе репутацию. Благодаря Daft Punk, диджеям классическим типа Лорана Гарнье и более современным, таким, как Дэвид Гетта и Снейк, это стало действительно большой историей. В том, как французы делают электронику, как они работают со звуком, много чувства и силы — и, похоже, мир это понимает. Это круто. Нам очень нравится The Blaze. Это отличный пример баланса между качеством музыки, ее эмоциональностью и визуальной концепцией.
Как вы считаете, в чем роль художника? В чем его основная цель?
История человечества построена посредством искусства. Искусство повсюду, в каждой цивилизации, в каждом отдельно взятом человеке. Мы не знаем, схожие ли цели у разных художников, но Искусство как таковое — однозначно еще и инструмент выражения, и цель для нас — это вложить чувство в то, что мы создаем и сделать так, чтобы люди смогли его считать.
«Hunter» — не просто великолепный трек, он еще и очень утонченный в плане исполнения и звука. Вы можете рассказать побольше о том, как над ним работали? Кому принадлежала идея? Как выглядел сам процесс?
Сначала была просто идея сочетания нежного звучания синтезаторов с вокалом.
Работа над этой песней отняла у нас, возможно, больше всего времени, хотя вдохновение было спонтанным.
Что вы считаете успехом в музыке?
Ну, давайте будем честными: в музыкальной индустрии ты можешь назвать себя успешным, если хорошо продаешься. Так что для нас The YD — это, скорее, приключение. Но мы очень благодарны иметь возможность работать над этим проектом вдвоем, как братья. И для нас это, определенно, успех.
Какие события в вашей жизни повлияли на выбор карьеры? Если бы вы занимались не музыкой, то что бы это было?
Это много разных событий, скорее всего. Но при этом музыка всегда была внутри нас, с самых ранних лет. Всегда есть этот момент перед тем, как ты становишься музыкантом — когда ты решаешь, что действительно хочешь пойти на риск и взять на себя ответственность за последствия. Но нам так много вещей в этой жизни нравятся, что мы бы могли заниматься очень много чем, на самом деле. Помимо записи музыки мы еще открыли свой музыкальный продакшен, креативное агентство «Premier Sous Sol». Это тоже все еще искусство, но при этом для нас что-то совершенно новое и мы очень счастливы и горды этим проектом.
Какой ваш любимый трек с обоих EP и почему?
У нас особые отношения с нашей песней «Hoping». Возможно, потому что она была первой. И нам очень нравится, какими эмоциями мы ее наделили. Мы ее за один день записали!
Клип на «Hard Life» очень красивый и местами его эстетика напоминает одновременно и «Thing for me» Metronomy, и озоновских «Восемь женщин». Это специально так? Какие произведения искусства вас вдохновляли тогда и вдохновляют вообще?
Спасибо большое за такое прекрасное сравнение. Но это получилось случайно! Идея принадлежала режиссерскому дуэту «Global», и дальше мы вместе над ней работали. Мы очень любим Уэса Андерсона и хотели сделать что-то слегка эксцентричное, но при этом все еще реалистичное и красивое, избежав претенциозности.
Но в самой песне, конечно, есть отсылки к Metronomy(улыбаются).
Если бы у вас была машина времени, куда бы вы отправились и почему?
Мы бы хотели отправиться далеко в прошлое, в то время, когда природа была еще нетронута и чиста, а потом бы переместились в далекое будущее, чтобы удостовериться, что она нас пережила и что у нее все в порядке.
Какой вопрос вы всегда хотели услышать на интервью, но никто вас об этом не спрашивает?
Вы встречаетесь?
Екатерина Горина
Да, мы уже лет 10 вместе работаем. На самом деле, мы сделали студию в Париже, где записываем треки. У нас у обоих очень активная жизнь, так что работаем интуитивно: без плана, без особых правил.
В том, что касается собственно музыки, у нас очень разные скиллы. В то время как Даку специализируется по битам и ритму, Йоши больше по инструментам, вокалу и композиции. Для нас дуэт — это, в некотором смысле, слияние двух отдельных личностей в одну.
Что вы думаете о текущем положении дел в электронной музыке во Франции и о ее перспективах?
Французская электроника в последние годы настолько развилась, что действительно заработала себе репутацию. Благодаря Daft Punk, диджеям классическим типа Лорана Гарнье и более современным, таким, как Дэвид Гетта и Снейк, это стало действительно большой историей. В том, как французы делают электронику, как они работают со звуком, много чувства и силы — и, похоже, мир это понимает. Это круто. Нам очень нравится The Blaze. Это отличный пример баланса между качеством музыки, ее эмоциональностью и визуальной концепцией.
Как вы считаете, в чем роль художника? В чем его основная цель?
История человечества построена посредством искусства. Искусство повсюду, в каждой цивилизации, в каждом отдельно взятом человеке. Мы не знаем, схожие ли цели у разных художников, но Искусство как таковое — однозначно еще и инструмент выражения, и цель для нас — это вложить чувство в то, что мы создаем и сделать так, чтобы люди смогли его считать.
«Hunter» — не просто великолепный трек, он еще и очень утонченный в плане исполнения и звука. Вы можете рассказать побольше о том, как над ним работали? Кому принадлежала идея? Как выглядел сам процесс?
Сначала была просто идея сочетания нежного звучания синтезаторов с вокалом.
Работа над этой песней отняла у нас, возможно, больше всего времени, хотя вдохновение было спонтанным.
Что вы считаете успехом в музыке?
Ну, давайте будем честными: в музыкальной индустрии ты можешь назвать себя успешным, если хорошо продаешься. Так что для нас The YD — это, скорее, приключение. Но мы очень благодарны иметь возможность работать над этим проектом вдвоем, как братья. И для нас это, определенно, успех.
Какие события в вашей жизни повлияли на выбор карьеры? Если бы вы занимались не музыкой, то что бы это было?
Это много разных событий, скорее всего. Но при этом музыка всегда была внутри нас, с самых ранних лет. Всегда есть этот момент перед тем, как ты становишься музыкантом — когда ты решаешь, что действительно хочешь пойти на риск и взять на себя ответственность за последствия. Но нам так много вещей в этой жизни нравятся, что мы бы могли заниматься очень много чем, на самом деле. Помимо записи музыки мы еще открыли свой музыкальный продакшен, креативное агентство «Premier Sous Sol». Это тоже все еще искусство, но при этом для нас что-то совершенно новое и мы очень счастливы и горды этим проектом.
Какой ваш любимый трек с обоих EP и почему?
У нас особые отношения с нашей песней «Hoping». Возможно, потому что она была первой. И нам очень нравится, какими эмоциями мы ее наделили. Мы ее за один день записали!
Клип на «Hard Life» очень красивый и местами его эстетика напоминает одновременно и «Thing for me» Metronomy, и озоновских «Восемь женщин». Это специально так? Какие произведения искусства вас вдохновляли тогда и вдохновляют вообще?
Спасибо большое за такое прекрасное сравнение. Но это получилось случайно! Идея принадлежала режиссерскому дуэту «Global», и дальше мы вместе над ней работали. Мы очень любим Уэса Андерсона и хотели сделать что-то слегка эксцентричное, но при этом все еще реалистичное и красивое, избежав претенциозности.
Но в самой песне, конечно, есть отсылки к Metronomy(улыбаются).
Если бы у вас была машина времени, куда бы вы отправились и почему?
Мы бы хотели отправиться далеко в прошлое, в то время, когда природа была еще нетронута и чиста, а потом бы переместились в далекое будущее, чтобы удостовериться, что она нас пережила и что у нее все в порядке.
Какой вопрос вы всегда хотели услышать на интервью, но никто вас об этом не спрашивает?
Вы встречаетесь?
Екатерина Горина
Наша редакция уверена: важно читать книги о том, что недавно происходило в стране, поэтому Верена Подольская взяла интервью у авторки романа «Воздухоплавательный парк»
Если действительно хочется, чтобы мир вокруг менялся, — видимо, придется в эти изменения инвестировать что-то по-настоящему ценное.
Юрий Сапрыкин, Прощальная колонка
«Воздухоплавательный парк» — вышедший в этом году роман о том, как люди создают вещи, которые создают людей. Если вы — первое поколение в России, которое росло вне советской культуры, если вы слушали MTV, ездили за границу, если у вас есть ощущение, что можно самому сделать что угодно, то эта книга про вас.
Герои «Парка» находятся в цветущих столичных нулевых, работают в журнале и, конечно, живут жизнь. Они описывают дух времени, довольно быстро понимают, что самостоятельно меняют его и, как следствие, создают мир вокруг.
Но «цветущие нулевые» заканчиваются, люди надевают на платья зимние комбинезоны, выходят на площади — потому что верят, что могут изменить положение вещей в государстве. Если показать людям, что можно жить иначе, изменится ли их образ мысли?
Авторка романа Екатерина Горина — из Петербурга; жила в Германии и Израиле; работала в кино и журналистике, где писала о музыке, политике и экономике. Сейчас ведет колонки о моде и музыке в The Swings.
Верена Подольская
Если действительно хочется, чтобы мир вокруг менялся, — видимо, придется в эти изменения инвестировать что-то по-настоящему ценное.
Юрий Сапрыкин, Прощальная колонка
«Воздухоплавательный парк» — вышедший в этом году роман о том, как люди создают вещи, которые создают людей. Если вы — первое поколение в России, которое росло вне советской культуры, если вы слушали MTV, ездили за границу, если у вас есть ощущение, что можно самому сделать что угодно, то эта книга про вас.
Герои «Парка» находятся в цветущих столичных нулевых, работают в журнале и, конечно, живут жизнь. Они описывают дух времени, довольно быстро понимают, что самостоятельно меняют его и, как следствие, создают мир вокруг.
Но «цветущие нулевые» заканчиваются, люди надевают на платья зимние комбинезоны, выходят на площади — потому что верят, что могут изменить положение вещей в государстве. Если показать людям, что можно жить иначе, изменится ли их образ мысли?
Авторка романа Екатерина Горина — из Петербурга; жила в Германии и Израиле; работала в кино и журналистике, где писала о музыке, политике и экономике. Сейчас ведет колонки о моде и музыке в The Swings.
Верена Подольская
АКСОНОМЕТРИЯ
«Воздухоплавательный парк» — о чем это, если не о журнале?
Знаете, я тут недавно пыталась рассказать о своем любимом сериале
«Кремниевая долина» и начала с фразы: «Ну, это сериал про чувака…» — а дальше уже пошло все остальное. И вот мне лично правда кажется, что все художественные произведения в первую очередь о ком-то, а уже потом о чем-то. Так что это, конечно, роман о чуваке. О его страхах на пути к собственному становлению и о борьбе с этими страхами, потому что у любого художника или художницы они вылезают в процессе, и чем сильнее тебе надо что-то сделать, чем сильнее твое желание, тем они агрессивнее на тебя нападают.
Еще это, конечно, роман о любви и о разнообразии ее форм.
Самым первым импульсом к созданию был вопрос о том, как работает любовь, что это вообще такое (я сейчас использую это слово в ключевом для меня значении любви к реальности и ее явлениям, прежде всего): мне захотелось построить модель, в которой есть два человека, которые друг друга любят, но при этом не могут общаться друг с другом.
Насколько отличается результат от вашей первоначальной идеи?
Ну там, скорее, результат в каком-то смысле сформировал идею. В самом начале идеи не было, были сплошные вопросы. Как устроены взаимоотношения между реальностью и ее декларированием? Как и где слово генерирует реальность? Как стать тем, кто что-то создает, как этот процесс функционирует? И так далее. Понятно, ответов однозначных нет и быть не может. Моя работа — формулировать вопросы максимально прозрачно.
Три вещи, которые вы переосмыслили, пока работали над книгой?
Первая — это приоритеты. Поскольку, ну, выведем слона из комнаты — у героев есть реальные прототипы в каком-то смысле, и частично это близкие для меня люди. Был велик риск того, что выход книжки негативно повлияет на общение с ними. Так что мне надо было решить заранее, в пользу чего я сделаю выбор, если придется, и что для меня важнее. И я тогда решила, что, какой бы реакция ни оказалась, я выберу текст.Вторая вещь может выглядеть парадоксально по отношению к первой, она заключается в том, что я в полной мере осознала значение совместной работы. Я вообще до этого слабо понимала, как творческий процесс устроен, потому что отчасти верила в этот неубиваемый миф о его экстремальной индивидуализации: что, мол, книги пишут одинокие волчицы, все такое. Но это полная фигня.
Третье, что я пересмотрела — это свое понимание любви как таковой. Только во время работы над книгой я поняла, насколько сильно любовь завязана на действии и как много она от тебя требует. Тебе надо постоянно совершать над собой усилия ради благополучия текста; принимать тяжелые решения, развивать в себе те качества, которые ему помогут, а те, которые помешают – выключать; разрабатывать систему управления собственными эмоциями, которая будет для него оптимальной — потому что эмоциональная дисциплина здесь вообще ключевой момент — ну и все в таком духе.
И это понимание влияет на другие сферы жизни тоже.
Кому бы вы доверили экранизацию вашей книги?
Из тех, кого знаю, единственный, у кого бы, на мой взгляд, хватило таланта, внутренней свободы и самодисциплины, чтобы перенести такой материал на экран — это Михаил Идов, пожалуй. В идеальном мире, все такое. Потому что он очень вдумчиво и тактично ведет себя с собственным текстом, и во всех его вещах эта концентрация собственно на герое, на личности всегда очень видна, мне это импонирует. Как и призма, через которую он работает.
Ну и София Коппола: помимо того, что я понимаю ее интонацию, у нас с ней еще и одинаковый подход к музыке и ее роли в кино — а ведь последняя в книге практически выделена в отдельную героиню.
Думали ли вы над тем, как поменять имена главных героев под экранизацию?
Экранизация — это в принципе настолько далекая от первоначального текста сущность, что детали такого рода здесь становятся не важны. Мне не нравятся почти никакие имена, мужские особенно — и это одна из причин, по которой у главных героев их нет. Кроме того, имена дают очень много локального контекста, я прямо чувствую, как они давят и связывают. Но экранизация — это всегда тонна компромиссов, так что это не принципиально.
В каком темпе вы писали роман? Было трудно продолжать работать или остановиться?
Попробую объяснить. Какие-то вещи я просто физически не смогла бы описать, пока на многих уровнях не прожила их. В начале работы у меня не было того жизненного опыта, который позволил бы мне достоверно описать некоторые переживания моих героев, грубо говоря. Поэтому работа над «Парком» очень растянулась во времени. Для меня это страшно утомительно — проводить годы с одним и тем же текстом. Были моменты, когда я своих героев уже видеть не могла. Ну и все вокруг считали, что я занимаюсь долгостроем и напоминали мне об этом, это сильно давило и угнетало. При этом я четко понимала, по каким причинам закончить раньше невозможно и почему это будет вредно для текста. В общем, мой ответ такой: в каком-то смысле текст сам определяет дедлайн.
Но мне однозначно не хотелось продолжать писать после того, как все было сказано — а этот момент, когда все сказано, он очень четкий, мне кажется, его невозможно пропустить.
Опирались ли вы в процессе создания на каких-то конкретных авторов?
Сознательно — точно нет. Но сейчас я вижу, как те тексты, которые я хорошо знаю и люблю, в итоге просвечивают через роман: потому что они просто часть того, как я думаю и работаю. Когда меня с кем-то сравнивают, это почти всегда мои любимые писатели подросткового периода — люди, которые меня вырастили.
Например, я поняла, что форма, в которой рассказан «Парк», очень похожа на «Дом на краю света» — а это одна из моих любимых книг того времени. Но я лет с четырнадцати о ней почти не вспоминала.
А этой осенью вспомнила о нем и удивилась, как же они похожи: значит, «Дом» меня на самом деле очень сильно впечатлил тогда.
Ну и моя самая любимая книга — она буквально о том, как человек становится писателем, это ее основная тема. Это было своего рода подтверждением того, что я иду в нужном направлении: когда я в чем-то сомневалась, мне было достаточно просто подумать о ней, чтобы обрести устойчивость.
В каких цветах, тонах «Воздухоплавательный парк» как история для вас?
Я вот думала, что у меня не развито мышление образами, но этот вопрос помог мне понять, что я была неправа. Мне кажется, это очень рассветная, очень прозрачная гамма. Чистые, ясные цвета: такие, какими они бывают, когда мир еще не запылился.
Работали ли вы над какими-либо другими историями, пока писали роман? Сложно ли было переключиться из мира одного произведения на мир другого? Если да, то как вы с этим справлялись?
Да, в тот момент, когда я его начала писать, я уже работала над очень большим романом, который начала в 2008 году, и одно время вела их параллельно. Было очень сложно: мне кажется, это как жить на две семьи. Все тянут из тебя эмоции и силы с обеих сторон. Потом я его формально закончила все-таки и занялась исключительно «Парком» — потому что для меня, честно говоря, невозможно работать над двумя вещами одновременно, я не многозадачная. Тот, первый роман, ждет доработки, и я обязательно рано или поздно его выпущу.
О чем вы планируете писать дальше?
А это невозможно запланировать, «Парк» я ведь тоже писать не планировала. Такие вещи как-то совсем по-другому происходят: ты сталкиваешься с историей и понимаешь, что она ждет от тебя, что ты ее сформулируешь — и в итоге ты не можешь ее не рассказать. Тебе приходится. Я, конечно, дико извиняюсь сейчас за штамп, но, как и многие другие штампы, этот конкретный — весьма правдив.
В «Парке» настолько силен пласт универсального, не только личного, что не уверена, появятся ли в моей жизни еще истории такого масштаба. Я понимаю, что, скорее всего, это произойдет, но сейчас такое представить сложно. Поэтому я бы сейчас написала что-то абсолютно развлекательное, приключенческое — просто чтобы разгрузиться.
Где лучше всего отмечать Новый год из стран, в которых вы жили? Расскажите, пожалуйста, вашу самую чудесную новогоднюю историю?
В Германии. Я люблю весь рождественский сеттинг западной Европы. А чудесная история связана в каком-то смысле с текстом, поэтому и чудесная: на стыке 2012-го и 2013-го годов, то есть, за несколько месяцев до того, как я начала писать «Парк». Я вообще не планировала отмечать, хотела лежа заливаться шампанским и есть конфеты — но получилось все немного иначе: в итоге я нарядилась, как главная героиня Энни Холл, и праздник для меня закончился тем, что мы с прототипом одного из главных героев пили дома мой любимый виски и смотрели фильм «Манхэттен». Это было очень мило и очень кинематографично, но важнее всего оказался тот факт, что именно тогда реальность впервые сконструировалась так, как я того от нее захотела.
На какой вопрос вы бы очень хотели ответить, но вам его никогда не задают в интервью?
Откуда взялось название. С ним была удивительная история on so many levels, и вообще первые полгода или больше я работала без названия и мучалась постоянно с выбором — но, похоже, оно всем кажется настолько естественным, что ни у кого этот вопрос не возникает. И это, наверное, хорошо.
Знаете, я тут недавно пыталась рассказать о своем любимом сериале
«Кремниевая долина» и начала с фразы: «Ну, это сериал про чувака…» — а дальше уже пошло все остальное. И вот мне лично правда кажется, что все художественные произведения в первую очередь о ком-то, а уже потом о чем-то. Так что это, конечно, роман о чуваке. О его страхах на пути к собственному становлению и о борьбе с этими страхами, потому что у любого художника или художницы они вылезают в процессе, и чем сильнее тебе надо что-то сделать, чем сильнее твое желание, тем они агрессивнее на тебя нападают.
Еще это, конечно, роман о любви и о разнообразии ее форм.
Самым первым импульсом к созданию был вопрос о том, как работает любовь, что это вообще такое (я сейчас использую это слово в ключевом для меня значении любви к реальности и ее явлениям, прежде всего): мне захотелось построить модель, в которой есть два человека, которые друг друга любят, но при этом не могут общаться друг с другом.
Насколько отличается результат от вашей первоначальной идеи?
Ну там, скорее, результат в каком-то смысле сформировал идею. В самом начале идеи не было, были сплошные вопросы. Как устроены взаимоотношения между реальностью и ее декларированием? Как и где слово генерирует реальность? Как стать тем, кто что-то создает, как этот процесс функционирует? И так далее. Понятно, ответов однозначных нет и быть не может. Моя работа — формулировать вопросы максимально прозрачно.
Три вещи, которые вы переосмыслили, пока работали над книгой?
Первая — это приоритеты. Поскольку, ну, выведем слона из комнаты — у героев есть реальные прототипы в каком-то смысле, и частично это близкие для меня люди. Был велик риск того, что выход книжки негативно повлияет на общение с ними. Так что мне надо было решить заранее, в пользу чего я сделаю выбор, если придется, и что для меня важнее. И я тогда решила, что, какой бы реакция ни оказалась, я выберу текст.Вторая вещь может выглядеть парадоксально по отношению к первой, она заключается в том, что я в полной мере осознала значение совместной работы. Я вообще до этого слабо понимала, как творческий процесс устроен, потому что отчасти верила в этот неубиваемый миф о его экстремальной индивидуализации: что, мол, книги пишут одинокие волчицы, все такое. Но это полная фигня.
Третье, что я пересмотрела — это свое понимание любви как таковой. Только во время работы над книгой я поняла, насколько сильно любовь завязана на действии и как много она от тебя требует. Тебе надо постоянно совершать над собой усилия ради благополучия текста; принимать тяжелые решения, развивать в себе те качества, которые ему помогут, а те, которые помешают – выключать; разрабатывать систему управления собственными эмоциями, которая будет для него оптимальной — потому что эмоциональная дисциплина здесь вообще ключевой момент — ну и все в таком духе.
И это понимание влияет на другие сферы жизни тоже.
Кому бы вы доверили экранизацию вашей книги?
Из тех, кого знаю, единственный, у кого бы, на мой взгляд, хватило таланта, внутренней свободы и самодисциплины, чтобы перенести такой материал на экран — это Михаил Идов, пожалуй. В идеальном мире, все такое. Потому что он очень вдумчиво и тактично ведет себя с собственным текстом, и во всех его вещах эта концентрация собственно на герое, на личности всегда очень видна, мне это импонирует. Как и призма, через которую он работает.
Ну и София Коппола: помимо того, что я понимаю ее интонацию, у нас с ней еще и одинаковый подход к музыке и ее роли в кино — а ведь последняя в книге практически выделена в отдельную героиню.
Думали ли вы над тем, как поменять имена главных героев под экранизацию?
Экранизация — это в принципе настолько далекая от первоначального текста сущность, что детали такого рода здесь становятся не важны. Мне не нравятся почти никакие имена, мужские особенно — и это одна из причин, по которой у главных героев их нет. Кроме того, имена дают очень много локального контекста, я прямо чувствую, как они давят и связывают. Но экранизация — это всегда тонна компромиссов, так что это не принципиально.
В каком темпе вы писали роман? Было трудно продолжать работать или остановиться?
Попробую объяснить. Какие-то вещи я просто физически не смогла бы описать, пока на многих уровнях не прожила их. В начале работы у меня не было того жизненного опыта, который позволил бы мне достоверно описать некоторые переживания моих героев, грубо говоря. Поэтому работа над «Парком» очень растянулась во времени. Для меня это страшно утомительно — проводить годы с одним и тем же текстом. Были моменты, когда я своих героев уже видеть не могла. Ну и все вокруг считали, что я занимаюсь долгостроем и напоминали мне об этом, это сильно давило и угнетало. При этом я четко понимала, по каким причинам закончить раньше невозможно и почему это будет вредно для текста. В общем, мой ответ такой: в каком-то смысле текст сам определяет дедлайн.
Но мне однозначно не хотелось продолжать писать после того, как все было сказано — а этот момент, когда все сказано, он очень четкий, мне кажется, его невозможно пропустить.
Опирались ли вы в процессе создания на каких-то конкретных авторов?
Сознательно — точно нет. Но сейчас я вижу, как те тексты, которые я хорошо знаю и люблю, в итоге просвечивают через роман: потому что они просто часть того, как я думаю и работаю. Когда меня с кем-то сравнивают, это почти всегда мои любимые писатели подросткового периода — люди, которые меня вырастили.
Например, я поняла, что форма, в которой рассказан «Парк», очень похожа на «Дом на краю света» — а это одна из моих любимых книг того времени. Но я лет с четырнадцати о ней почти не вспоминала.
А этой осенью вспомнила о нем и удивилась, как же они похожи: значит, «Дом» меня на самом деле очень сильно впечатлил тогда.
Ну и моя самая любимая книга — она буквально о том, как человек становится писателем, это ее основная тема. Это было своего рода подтверждением того, что я иду в нужном направлении: когда я в чем-то сомневалась, мне было достаточно просто подумать о ней, чтобы обрести устойчивость.
В каких цветах, тонах «Воздухоплавательный парк» как история для вас?
Я вот думала, что у меня не развито мышление образами, но этот вопрос помог мне понять, что я была неправа. Мне кажется, это очень рассветная, очень прозрачная гамма. Чистые, ясные цвета: такие, какими они бывают, когда мир еще не запылился.
Работали ли вы над какими-либо другими историями, пока писали роман? Сложно ли было переключиться из мира одного произведения на мир другого? Если да, то как вы с этим справлялись?
Да, в тот момент, когда я его начала писать, я уже работала над очень большим романом, который начала в 2008 году, и одно время вела их параллельно. Было очень сложно: мне кажется, это как жить на две семьи. Все тянут из тебя эмоции и силы с обеих сторон. Потом я его формально закончила все-таки и занялась исключительно «Парком» — потому что для меня, честно говоря, невозможно работать над двумя вещами одновременно, я не многозадачная. Тот, первый роман, ждет доработки, и я обязательно рано или поздно его выпущу.
О чем вы планируете писать дальше?
А это невозможно запланировать, «Парк» я ведь тоже писать не планировала. Такие вещи как-то совсем по-другому происходят: ты сталкиваешься с историей и понимаешь, что она ждет от тебя, что ты ее сформулируешь — и в итоге ты не можешь ее не рассказать. Тебе приходится. Я, конечно, дико извиняюсь сейчас за штамп, но, как и многие другие штампы, этот конкретный — весьма правдив.
В «Парке» настолько силен пласт универсального, не только личного, что не уверена, появятся ли в моей жизни еще истории такого масштаба. Я понимаю, что, скорее всего, это произойдет, но сейчас такое представить сложно. Поэтому я бы сейчас написала что-то абсолютно развлекательное, приключенческое — просто чтобы разгрузиться.
Где лучше всего отмечать Новый год из стран, в которых вы жили? Расскажите, пожалуйста, вашу самую чудесную новогоднюю историю?
В Германии. Я люблю весь рождественский сеттинг западной Европы. А чудесная история связана в каком-то смысле с текстом, поэтому и чудесная: на стыке 2012-го и 2013-го годов, то есть, за несколько месяцев до того, как я начала писать «Парк». Я вообще не планировала отмечать, хотела лежа заливаться шампанским и есть конфеты — но получилось все немного иначе: в итоге я нарядилась, как главная героиня Энни Холл, и праздник для меня закончился тем, что мы с прототипом одного из главных героев пили дома мой любимый виски и смотрели фильм «Манхэттен». Это было очень мило и очень кинематографично, но важнее всего оказался тот факт, что именно тогда реальность впервые сконструировалась так, как я того от нее захотела.
На какой вопрос вы бы очень хотели ответить, но вам его никогда не задают в интервью?
Откуда взялось название. С ним была удивительная история on so many levels, и вообще первые полгода или больше я работала без названия и мучалась постоянно с выбором — но, похоже, оно всем кажется настолько естественным, что ни у кого этот вопрос не возникает. И это, наверное, хорошо.
